Года через два я почувствовал, что начал излечиваться. Заноза в сердце постепенно рассасывается… или, наоборот, проникает все глубже, обволакиваясь кровяными тельцами.
Наладились новые отношения, вернулись прежние связи, знакомства, друзья. Остановленный трагедией маховик жизни, скрипя, охая и едва слышно возмущаясь, начал набирать обороты.
Дела.
Обязанности.
Работа.
Спортзал.
Людей в моем кругу становилось больше.
Девушки.
Вернее, девушка.
По-идиотски мы с ней, правда, познакомились.
Маленький провинциальный городок. Здесь размещен центральный офис одной из нефтяных компаний. В городе, который по социальному положению и экономическому статусу претендовал на звание местной столицы, маленькие праздники становились исключительными событиями. Поэтому любой заурядный отчетный концерт музыкальной школы, творческого коллектива или Дома культуры, в котором принимали участие десяток клубов, домов творчества и культуры, около сотни солистов и мелких, средних и крупных коллективов, поднимался в ранг городского и даже районного масштаба. На него собирались не только преподаватели и родители выступающих детей, но съезжались руководители предприятий и фирм, чиновники администраций, простые жители. В концертный зал частенько было просто не попасть.
На одном из таких концертов, услышал, как поет одна девчушка. Потом я узнал, что ее зовут Настя и у нее удивительной красоты мама. Песня была не ахти. Но голосочек! Блеск глаз, тембр и темперамент исполнения меня поразили до глубины души. Пытаясь узнать об исполнительнице больше, отправился искать маму девочки. По наводке преподавателей, болеющих за своих подопечных, поднялся на второй этаж Дворца культуры, в студию звукозаписи.
Картинка была еще та: обнаженная по пояс девушка. Застигнутый врасплох парень, ладонь – глубоко в ее расстегнутых джинсах – резко дернулась, зацепившись за молнию. Парень был руководителем известной в области группы «Северное сияние». Девушка – мама Насти. Удивительно красивая, невысокая, миниатюрная, кожа цвета топленого молока, волосы иссиня-черные, пронзительно синие глаза.
Потом…
Потом, потом, потом… Она мне рассказала.
«Насте было… мммм… ну да… всего 7 лет. Ты не представляешь, она начала петь в четыре с половиной года и пела так, что взрослые заслушивались и заглядывались на нее на улице. Нельзя пропадать такому таланту. Я решила записать Настюшку в музыкальную школу. Какое же было мое разочарование, когда узнала, что школа просто напросто переполнена. Это было время творческого бума родителей, поймавших струю необходимости всесторонне развивать своих гениальных деток. Откуда они все набрались, ума не приложу. Но меня уже понесло, у меня такое случается. Я взяла денег, хороший коньяк и пошла к директору.
….
…. В общем, я не сразу и поняла, что и как произошло.
Прости, что рассказываю тебе, но мне больше не кому…
То ли это импозантная внешность директора музыкальной школы. А может быть из-за того, что у меня давно не было мужчины…
Я проснулась утром в его квартире. Он еще спал. Я сбежала …
Настю приняли в музыкальную школу.
Я часто потом пользовалась этим, чтобы подтолкнуть события, «ради Настеньки».
Второй раз мы встретились случайно в краеведческом музее на этнографической экспозиции, где были представлены предметы традиционно-бытовой культуры местного коренного народа.
Разговорились.
Поразило ее глубокое, просто энциклопедическое, познание обычаев, нравов, фольклора, обрядовых действий, религиозных верований хантов. Мы медленно передвигались от экспоната к экспонату, и Татьяна микроскопически подробно объясняла и рассказывала десятки фактов, случаев, историй, связанных с той или иной деталью, узором, предметом…
– А вот игрушки девочек, куклы. У них нет лиц. Если нарисовать лицо, злой дух вселится в такую куклу. И можно принести несчастье ребенку. Кстати, подозреваю, что Лилиана Мера свою доминиканскую куклу без лица «украла» у хантов.
– Одежду из оленьих шкур надевают на голое тело ворсом внутрь. Волос постоянно массирует кожу и не дает мерзнуть.
– Капюшон детский шьют из оленей шкуры, причем, глянь, шкура снята целиком с головы маленького олененка. – Она наклонилась над сидячим манекеном мальчика так, что стала видна ее грудь.
«Она не носит белье!»
– Видишь?! Ни одного шва почти нет.
– А это … – Голос ее изменился. Стал тихим, глубоким, сокровенным, малиновым. – Это тумран.
Татьяна осторожно, словно стеклянный елочный шарик, взяла небольшой предмет.
– Это один из самых древнейших инструментов в мире. Он есть почти в каждом народе и у него сотни имен. Ханты говорят: с помощью турмана с нами разговаривает Вселенная, злые духи боятся его, как огня.
– Закрой глаза. – Она поднесла тумран к губам.
Звуковые колебания еще были в неслышимой зоне, а уже едва ощутимая вибрация охватила мое тело. Цепкими коготками, процарапывая кожу во всех точках одновременно. Звук вошел внутрь, выскочил наружу и, отразившись от близких стен, сконцентрировался где-то в центре меня. Сковало руки, выступили на глазах слезы. Будоража и срывая пласты современной культуры, оставляя обнаженную генетическую мощь доисторических предков, этот маленький инструмент выворачивал душу наизнанку…
Вечностью проносились десять секунд. Я не сразу понял, что мелодия закончилась – внутри продолжало еще пульсировать. Прикосновение ее губ к моим было продолжением ощущений мелодии, срывающейся с костяного язычка инструмента.
– Я-то думаю, кто тут шалит с экспонатами, – выскочила из кабинета директриса музея, а это Вы, Татьяна Серафимовна.
Очарование ситуации хрустнуло и нам ничего не оставалось, как двинуться к выходу.
– Ты специально подводила меня к …
– Тумрану? Конечно специально. – Татьяна хитро улыбалась.
Мы неслись на бешеной скорости по выложенной плитами трассе. Бетонка на стыках в сердечном ритме гудела под колесами.
– Откуда ты все это знаешь? Откуда тебя знает директор музея?
Татьяна долго молчала, сконцентрировавшись на дороге – трудный участок.
– Я хозяйка и попечительница этого и еще двух музеев в области, а также нескольких культурно-исторических экспедиций. Мой папа хант и в свое время, подсуетившись, правильно распорядился родовыми землями. – Она резко свернула на просеку. Пульс дороги сменился шуршанием камешков, выскакивающих из-под колес. Обступившие кедры, набежавшие облака на солнце, изумрудный полумрак – мы словно попали в другой мир.
Разгоряченный джип выскочил из тени кедров и сосен и, фырча от удовольствия резко, остановился.
Слева блюдце озера, заросшее по берегу можжевельником, справа – оголенные до белого песка подступы к нефтяным насосам-качалкам, их тут называли «слоны».
Тишинаааааааааааааааааа…
Головокружительный аромат нагретого кустарника, раскаленного песка, воды, мазута.
– Куст «5ф42бис». Моя любимая скважина, мои любимые спящие слоники. – Она вышла из автомобиля. До пояса обнаженная – когда успела снять майку? И совершенно не стесняясь своей наготы, словно это было ее естественное состояние, с удовольствием потянулась. Легко ступая, словно танцуя, по песку, направилась к насосам.
Красота и необъяснимая особая привлекательность этого места, скрытого и удаленного от глаз и присутствия человека, завораживала, расслабляла. Ивняк вперемешку с кустами можжевельника на насыпах песка, словно на дюнах. Неподалеку, за песком, редкие чахлые березки с беспорядочными тонкими осинками. Ртутная поверхность неподвижной воды. И в ней огромные мачтовые сосны. Окружающие контрасты зеленого и желтого всех оттенков: от бурого до белого, от слепящего изумрудного до черного.
Как-то не вязалось сразу несколько вещей: север и обжигающее яркое жаркое солнце; дикость, заброшенность, доисторичность природы и муаровые силуэты нефтяных насосов; обнаженная девушка, положившая голову мне на плечо, и ее отчужденность.
На расстеленное покрывало Татьяна легла первая, скинув с поразительной легкостью шорты, под которыми не было трусиков. Раскинув широко руки, улыбаясь, вызывающе, приглашающее, смотрела на меня. Торчащие в высокое небо соски. Идеальная, выточенная божественной рукой Мастера белого мрамора фигура. Побритый лобок. Меня моментально переклинило. Сердце заколошматило. Член бессовестно оттопырил джинсы. Она приподнялась, расстегнула джинсы, стащила их вместе с трусами с меня, и, обхватив осторожно член, потянула к себе.
Положила рядом.
Начинающую мою сексуальную активность остановила: «давай просто полежим».
Какой же я тогда в плане отношений с женщинами был, в сущности, мальчик. Их и было то… Всего ничего. Я вообще рассчитывал, что будет одна единственная. Если бы не падла бог…
Эта Женщина ставила меня в тупик. За каких-то пару часов, проведенных с Татьяной, несколько раз ловил себя на мысли, что не могу ни объяснить ее слов и поступков, ни предугадать реакцию на события. То она оказывалась недалекой пустышкой, то, вдруг, неожиданно блистала академическими познаниями, то в атараксии замирала, разглядывая огромный, до пояса, одуванчик, то начинала суетиться по мелочам. Вот и сейчас ее необъяснимая нагота и странное игнорирование моего, более чем красноречивого, присутствия никак не вязалось с поцелуем в музее и недвусмысленными намеками на близость.
«Идиотское состояние. Обворожительная обнаженная женщина. Прижалась. Тесно. Для чего? Если дальше не подпускаешь. Заигрываешь? Непонятно».
«Как же хорошоооо! Блаженство! Солнце, тишина, лето, небо… Обожаю это место! Обалденный мужчина рядом. Стреноженный. Выдержит? Нет? Отдамся… вечером… завтра? Или сегодня? Уж, очень хочется сегодня. Отгадает загадку, тогда завтра».
«А как бьется твое сердечко… Все-таки ты хочешь? Играешь со мной? Конечно, ты можешь себе это позволить. У тебя полно ухажеров. У такой девушки должно быть их много. А кто я? Просто появился неожиданно… Теперь вот мы обнаженные лежим среди высоких сосен …»
– Стоит между соснами раздолбленный дятлами пенек.
– Что?
– Это загадка…
Загадку я не отгадал.
Возвращаться мы решили к Татьяне. Вернее, это она почти настояла на этом. Ехали молча, два три предложения не в счет. Стиснув зубы, вся в напряжении, она целенаправленно управляла автомобилем. Тело ее гудело в предвкушении романтического вечера, мысли истерично метались: хотя при определенных условиях она с легкостью шла на секс, завоевать и «затащить» в постель ее было очень не простым делом. Стремительный неконтролируемый почему-то поток событий и развитие их отношений тревожило. «Притягивает, сильно. Необъяснимо. Это, как раз таки и настораживает. Куда делось мое обычное равнодушие? Откуда эта неудержимая, истерическая тяга к нему?» Она на миг слегка скосила глаза вправо. «Задремал… Странная ничегоособенность и одновременная обворожительность во всем. В словах, движениях… Глаза вообще сумасшедшие, такой глубины и черноты зрачков я еще никогда не встречала… Идеальное тело… Что-то припоминаю, читала про генетическое соответствие, может – это оно?»
Я понял, первую скрипку в этом оркестре мне сегодня не сыграть, пришлось занять позицию пассивного ожидания: пусть все плывет по течению. Следил за однообразной дорогой, изредка поглядывал на девушку. Обнаженные ноги притягивали взгляд, старался не смотреть, отворачиваясь в боковое окно.
«Необъяснимая, непонятная манера. Равнодушие к своей наготе, равнодушие к тому, что об этом подумают окружающие. Вызов? Менталитет? Воспитание? Бесстыдство? Эксгибиционизм? С одной стороны, такое отношение можно расценить, как неуважение к людям. Но не похоже, слишком естественно она оголяется и прекрасно чувствует себя в обнаженном виде. С другой стороны – естественная инстинктивная любовь к красоте обнаженного тела. Что может быть красивее здорового тела? Только другое здоровое тело».
Под мерный стук бетонных стыков под колесами я задремал.
Очнулся от прикосновения к щеке.
– Приехали, соня! – улыбаясь, сказала Татьяна. Она была одета – даже ветровка была накинута на плечи – видимо перед городом останавливалась, приводила себя в порядок. Открыв с моей стороны дверь, стояла, позвякивая связкой ключей, сияющая и веселая.
«Ничего себе контрастик: всю дорогу мрачная, как снежная туча, сейчас – веселая».
Куклы Лиме названы по первым буквам имени создательницы ЛИлианы МЕра. Первая кукла была создана в 1981 году. Она символизирует терпимость. Стала символом, выражающим национальную самобытность Доминиканы.
Атараксия — душевное спокойствие, безмятежность.
| < Дождь под землей. Третья страница | Дождь под землей. Пятая страница > |